Его отрезвил холодный воздух. Фредди стоял на пороге собственной комнаты и почему-то видел удаляющуюся спину Джоша. Он открыл рот, чтобы позвать его, но горло перехватило, и Меркьюри только беспомощно потер шею. Он повернулся и вошел в комнату.
В центральной гостиной весело полыхал камин. В кресле, как и прежде, даже не сменив позы, сидела Лана, безучастно глядя перед собой. Фредди посмотрел на огонь и вскинул бровь: он мог бы поклясться, что до этого он не горел. В наступившем внезапно затишье голос рыжей девушки вспорол воздух как лезвие меча.
- Джош ушел. Он увидел, как мы целовались.
- ?!!!
В воображении Фредди вспыхнуло воспоминание. НЕ его воспоминание, чужое. Потому что он никогда еще не видел мир таким ярким и полновесным.
- Фредди, где ты? - в комнату входит Джош. Он озирается в темноте, пытаясь разглядеть Меркьюри. Внезапно ярко вспыхивает камин, и на залитом светом пространстве становятся видны две фигуры: стройная, белокожая девушка и гибкий, тёмный Фредди. Её золотисто-янтарные волосы каскадом рассыпались по его плечам, смешиваясь с его собственными, шелковисто-чёрными, цвета тьмы, волосами. Они целуются и ее белые, белые руки скользят по смуглой коже Фредди. Огонь просвечивал сквозь это гибкое, тонкое тело и тогда казалось, что она светится изнутри, что в ней бьется какая-то иная жизнь, яростная и яркая, и этой жизни нет никакого дела до плоти, в которую она заключена. Джош только всхлипнул и вылетел из его номера, чтобы уже не вернуться... Картинка погасла.
- Да, целовались. Я ему все объяснила. Он ушел. Боюсь только, что теперь он уже не будет твоим поклонником. Никогда. – Лана улыбнулась, и Фредди не нашелся, что на это сказать. Уже знакомое чувство бессильной ярости охватило его. Он вдруг понял, что стоит навытяжку перед ней.
Меркьюри недовольно обозрел комнату: кроме каминного кресла в ней имелся только антикварный, неудобный стул с вертикальной спинкой. Сидеть прямо на этом стуле можно было только несколько первых секунд. А после голова начинала неодолимо клониться вперед, так что сидящему приходилось невольно наклоняться вперед, опираясь руками на колени. Это был своеобразный поклон хозяину дома. А хозяин - Фредди всегда сидел в кресле, и милостиво принимал это унижение. Теперь ЕМУ пришлось усесться на этот стул. Но Черная Королева, вполне соответствуя своему прозвищу, держал спину прямо: некий инстинкт самосохранения не давал ему сменить позу на удобную, опершись на колени. Не дать ещё одного преимущества Лане.
- А теперь ты мне всё объяснишь, дорогуша. Медленно и с расстановкой! – процедил он сквозь зубы. Эта ледяная ярость солиста “QUEEN” сдвигала графики концертов и осушала карманы продюсеров. В такие минуты яростный темперамент Меркьюри вырывался наружу. Вернее, он позволял ему «высовывать» змеиный, раздвоенный на конце язык и суживать черные точки зрачков до вертикальных черточек. Никто другой не смог бы выдержать этого взгляда. Никто, кроме неё. Лана фыркнула и зябко повела плечами:
- Холодно тут у тебя. Мертво. Страшно, когда живой человек носит в себе мертвую душу. - Её слова прозвучали тихо, однако многоголосым звоном разнеслись по комнате, погружённой в рваный танец огненных бликов. Пространство наполнялось собственным смыслом, и каждая мелочь в этом странном разговоре имела значение. «Это её присутствие наполняет смыслом всякие мелочи, не скупясь и на главное» - подумал Фредди и осёкся: на него смотрели ее глаза, затопленные светом. Всё ещё льдисто-зелёные. Глаза цвета наваждения.
Первым отвёл глаза он. Казалось, Лана вечно может смотреть в одну точку, наблюдая за собеседником сквозь одной ей ведомые дали. «Еще люблю я черную пантеру, когда она глядит пeред собой в какую-то внежизненную сферу, как страшный сфинкс в пустыне голубой...» – чей-то настойчивый горячий шепот пронесся по комнате, обдав Фредди волной жара, и угас, пометавшись между стен. И только сейчас он почувствовал, как же холоден этот пустой номер.
- Что ты имеешь в виду? – Он не мог сказать, что его так напугало: интонация ли, с какой были сказаны эти слова, неподвижный взгляд зеленых глаз или нежданный январский холод среди июльской жары большого города. Но молчать было мучением. - Разве я мог бы написать столько песен, если бы моя душа была мертва? Лана качнула головой:
- Она ещё дышит, но ты хоть и медленно, но верно идешь к концу. Посмотри. – Она кивнула на пламя. - Разве ты не видишь? Склоны горы совсем обледенели и остается сделать шаг, чтобы нога соскользнула и недолгий полет по склонам окончиться. Ледяная вода обожжет легкие, судороги вздернут тело на дыбу и ты пойдешь ко дну. - Она отвернулась и долго смотрела на переливы огня. Потом добавила. – У каждого свой ад, Фредди. Твой – не огонь котлов, а холод ледяной пустыни.
Странно прозвучала эта мысль, но с него было довольно всех этих загадок.
- Не может быть! – Фредди попытался сесть так, чтобы видеть ее лицо. – Уж свою-то личную Вечность я себе обеспечил! - Это чем же? – На ее лице впервые за все время появился интерес.
- Своими песнями! Так-то, дорогуша! - Песнями! – Лана покатала это слово во рту, словно раздумывая, потом кивнула. – Только вот насколько ТВОИ песни принадлежат тебе? Вечность – это не количественная, это качественная категория. В веках остается память о сверкающем метеоре, полёт которого был лишь несколькими мгновеньями, но не о тлеющих вечно углях, поседевших под пеплом времени. Вселенная вечна, однако её Вечность всего лишь несколько дольше нашей.
Фредди одновременно и пугал, и завораживал этот разговор.
- Но почему...
- Ты одинок, музыкант. Вокруг тебя так много людей, так много... – Она покачала головой. - Но есть ли такой двойник, кто-нибудь, с кем бы ты мог просидеть утро или вечер или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку, или только промолчать полдня, только чувствуя счастье – понимать друг друга? Есть ли такой двойник, чье присутствие ты ощущаешь, хотя бы был далеко от него? Чтобы чувствовать, что он близко, что в нем носится частица твоего существования, что ты носишь в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними только своими глазами смотрите на эти горы и лес, не одними своими ушами слушаете этот шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе... Есть ли у тебя такой двойник – это другое сердце, другой ум, другая душа, взятые взаймы? Есть ли? Это был ее первый прокол. Фредди улыбнулся как сытый кот.
- Э, дорогуша! Да ты оказывается романтик! Нужно выбирать – любить людей или знать их. Середины не бывает.
- Бесы чаще всего получаются из битых жизнью романтиков. – Лана грустно улыбнулась, потом хищно усмехнулась. Мигнуло пламя и через мгновение в кресле снова сидела рыжая демонэсса.
- Между прочим, это частное владение. - Мне стало интересно. Любопытство – это острый интерес не к тому, что хорошо и прекрасно, а к тому что редко. А ты, – она сделала паузу, – редкий эгоист. - Фредди выполнил упражнение с бутоном розы.
- Знаешь, любопытство сгубило кошку.
- Но узнав, что хотела, она воскресла.
Фредди засмеялся коротким злым смехом. Ему было совсем невесело. Но спазмы словно помимо его воли сжимали горло. И этот неподвижный взгляд зеленых глаз, которые еще недавно были карими... Он смеялся.
Лана, как-то коротко кивнув, словно определившись с действием, присоединилась к нему. У Меркьюри мелькнула мысль, что он убил бы любого, кто сказал бы ему, что он будет умирать от смеха, сидя на неудобном жестком стуле, с рыжей девицей в пределах видимости, у которой, к тому же, имеется 5 футов холодного металла за... Интересно, где же она его хранит? Раздался звук, словно меч покинул ножны. Фредди поднял голову. Она сидела, подогнув под себя ноги, и в голубоватом лезвии на ее коленях сплетались всполохи огня, но почему-то не красные, а синие.
- Ты хотел его видеть? Вот он. Я – скрипка, а он – смычок.
Фредди потянулся, но вспомнив, что вроде бы за лезвие нельзя браться, остановил руку на полпути. Лана усмехнулась.
- Не бойся. Он не кусается. – В первую минуту металл обжег его руку холодом. Потом ладони вспотели от жара. А потом Фредди порезался самым позорным образом.
- Не бойся. Это он так знакомится. Знал бы ты, сколь «влаги жизни» этот паршивец выпил у меня при первой встрече. – Лана ласково погладила металл и тот казалось, прогнулся под ее ладонями. – Между прочим, вы одной профессии. Гокоаш – «поющий меч».
- Угу. – Сказал Фредди и отодвинулся подальше.
- Не бой...
- Еще раз скажешь «не бойся» и я точно испугаюсь! И что же он поет? - В основном джаз, но иногда выдает несколько строчек из «Hello, Dolly». Шутка. Поющий – значит, звенит, когда по нему щелкаешь. Споешь, Гокоша?
Лезвие отозвалось чистым музыкальным звоном, словно камертон.
- Подумаешь. У меня есть поющая бритва. – Меч звякнул. Загустел и уплотнился воздух. Лана встала на ноги, и почему-то изогнутое лезвие, занесенное над его головой, вдруг удивительно напомнило лезвие косы. Яркий, ослепительный свет отразился от клинка и залил комнату. И – не стало ничего. Только - обида юного меча. И гулкий голос его владелицы, ровный и спокойный.
- Знаешь ли ты, как определяют остроту новорожденного меча в Японии? Мастер отдает клинок палачу. И тот пробует, сколько голов можно перерубить за раз. И на омытом в крови металле Мастер чеканит черепа - отнятые у людей жизни. Мой клинок блестит как зеркало. Посмотри же в него. Что ты видишь? – Сквозь сомкнутые веки Фредди чувствовал, как сужается это палящее жаром, незнакомое пространство. Он уже тысячу раз повторил, что это всего лишь очередное наваждение, но ощущение удушья все нарастало.
- Смотри! – кузнечным молотом ударил ЕЕ голос. Он открыл глаза и понял, что ничего больше не видит. Ничего не было. Только белый слепящий свет. И острая блестящая полоска металла. Серое на белом. Красиво.
- Смотри! ...Серый туннель с серебряными звездами, летящими в лицо и сливающимися в тонкие пересекающиеся линии. Как описать цвет? Свинцовые воды осенней реки. Седое небо в пасмурный день. И яркий цвет неона. Иногда я вижу это во сне и просыпаюсь с криком. Но я больше не вижу снов. Моя жизнь – битва. Мой крик – звон металла. Мне было немного лет, когда Серебристая тьма стала моими доспехами. Словно створки раковины сомкнулись стены туннеля. Мир заполнился воспоминаниями, и я потерялся в их потоке. Я умирал и вновь рождался, проживал тысячи жизней, которые теперь принадлежали мне. Я стал воителем непревзойденной силы, никем не побежденным. Потому что поражение – это смерть. Я стал целителем, которому нет равных. Потому что чужая боль – это смерть. И я умер.
Поток чужих мыслей все-таки сбил его с толку, хотя Фредди внутренне приготовился к очередному бредовому видению. Кажется, у него уже вырабатывался иммунитет к этим наваждениям: где-то на краю сознания он продолжал оставаться самим собой, а не куском одушевленного металла. Собственная злость, колючая, осязаемая, сизо-черная, держала его на плаву как спасательный круг. Но все же есть какая-то прелесть в этих параноидальных галлюцинациях! Все же, все же... «Это полный бред!».
Фредди не торопился открывать глаза. Он не хотел, чтобы рыжая видела его бессилие. Он выжидал. Снова лязгнул меч. Сквозь ресницы Меркьюри увидел, что это снова его знакомый номер, темный и холодный. Блестящий клинок уже не полыхал яростно, но вполне умиротворенный покоился на коленях рыжей.
- Знал бы, сколько труда мне стоило его успокоить! – гневно тряхнула волосами Лана. Они сверкнули в отблеске пламени красноватым светом закатного солнца. – Эти молодые клинки очень горячи. Они не спускают обид. Тяжело пришлось? – почему-то ее сочувственный голос еще больше разжигал его досаду. Но Фредди изо всех сил старался не показать виду.
«Да она же сумасшедшая!» – мелькнула мысль. – «Ну конечно! Это же все объясняет». Лана исподтишка следила за ним. Потом неожиданно быстрым движением перебросила меч ему на колени. Фредди не сдержал испуганного возгласа. А рыжая бестия запрокинула голову и захохотала. Но теперь ее смех показался музыканту каким-то наигранным.
Он не сразу заметил, что клинок был в ножнах. Шероховатые, потертые, они были, пожалуй, постарше самого оружия. Черная оплетка рукояти. Выдвинутое на два дюйма блестящее лезвие. И мелкий-мелкий рисунок у самого эфеса. Фредди прищурил глаза, пытаясь разобрать узор, и неожиданно чуть не выронил клинок: как Она и говорила, на лезвии были вычеканено количество жизней, отнятых за раз. Три гитары, с отделенным, словно перерубленным, грифом. Меч вдруг весомо потяжелел. В блестящем металле, едва выглядывающем из ножен, отразилось полумесяцем пламя. Словно усмехнулся над ним клинок.
Фредди встал. В его черных глазах играл недобрый огонек. Он размахнулся и быстрым броском, перехватив меч как копье, швырнул смертоносную игрушку в огонь. Клинок испуганно звякнул, впервые, должно быть, рассекая воздух не по воле хозяйки. Но гибкая белая рука успела первой: она взмыла вверх и пальцы сжались мертвой хваткой на черной коже ножен. Фредди услышал, как хрустят костяшки его кулаков, помимо воли превращаясь в орудие грядущей битвы. Он не умел и не любил драться, но сейчас музыкант приготовился к достойному отпору.
Лана встала и подошла к нему. Она стояла спиной к камину и он не видел ее лица. Она протянула руку и сказала нежно и ласково:
- Что, чернила в голову ударяют? – потом она провела ему ладошкой по щеке, - Что-то ты совсем с лица спал... Съешь чего-нибудь? - примерная домохозяйка, встречающая супруга из рутинной деловой отлучки. И ярость ушла, исчезла, утонула в омуте ее глаз. Осталась только усталость и какое-то болезненное удивление, что она опять выкрутилась и осталась сама собой. Да еще раздражение против этой рыжей хитрющей демонессы.
Они разошлись по своим углам, как бойцы после очередного раунда. Тишина прокралась в комнату и большой кошкой улеглась у ног. Стало слышно, как гудят далеко внизу, на улице машины. И это был первый звук реального мира, который услышал Меркьюри за этот вечер.
Лана протянула руки к огню. И показалось Фредди, словно один из язычков пламени скользнул по ее ладони. И вот уже повис на руке, зацепившись когтями, дракон; самый настоящий, только маленький. И уже начала тлеть, наливаясь чернотой, ЕЕ белоснежная кожа. И от язычков огня побежали по запястью розоватые линии ожогов. И вскинулось, забилось, заплясало в пламени ее гибкое тело... Фредди вскрикнул.
Наваждение исчезло. У камина сидела рыжая девушка и протягивала к огню руки, зябко подергивая плечами.
- Разве не этого ты хочешь? Чтобы горело оно все синим пламенем? – резко вскинула голову Лана.
Ух, как загудело в трубе пламя! «Но в какой трубе? Мы же в отеле?!». Фредди постепенно переставал понимать, что в этой комнате происходит на самом деле, а что - лишь паутина снов рыжей воительницы. Он передернул плечами и встал со стула. «Можно подумать, что я и вправду выкинул какую-то глупую шутку». Походил по комнате. Шаги успокаивали. Кажется, он уже останавливался в этом номере. Да, вот нарисованная на обоях гитара. Кажется, Роджер постарался. А эта фигурка: конус, поставленный на треугольники брюк-клеш – Брайан. Наверное, сотрудники отеля решили не стирать этот шедевр кубизма в его номере. В ЕГО номере. Его. Если повторить несколько раз, то можно поверить, что это правда, и никаких зловещих фигур в кожаном кресле у камина нет. Он все еще не оборачивался, пытаясь в знакомых вещах найти силы, чтобы наконец развеять это наваждение. Все в порядке, он просто переутомился. Будничная обстановка успокаивала. Вон, темная груда в углу с испугу кажется неким фантастичным чудовищем, свернувшимся в клубок. А на самом деле это просто не разобранные чемоданы. В них несколько десятков фигурок нэцкэ – часть огромной коллекции. Вот кончится все это, и он собственноручно откроет каждую из бархатных коробочек и расставит фигурки по полкам. Этого действа он не доверял никому. Сейчас, сейчас... Фредди сделал глубокий вдох. Сейчас он обернется и кресло будет пустым. Оно действительно опустело. Лана сидела на полу, скрестив ноги, и как прежде смотрела на огонь. Ее поза была такой... такой расслабленной. Словно это диковинное существо и впрямь подчинялось его настроением. Она обернулась и своей тонкой рукой поманила его к себе. Потом похлопала по месту рядом с собой. Почему-то это показалось таким обыденным, что Фредди отпустил этот тяжелый давящий страх «непонятно-чего-творящегося». Или он уже пережил самый пик ужаса? Он подошел и сел рядом, но так чтобы не видеть ее глаз. К этому Меркьюри еще не был подготовлен.
- Как ты все-таки сюда попала? Меня же охраняют, как никак. – сказал он, чтобы нарушить тишину. Фредди пугала сама необходимость снова слышать этот спокойно-насмешливый голос, но иначе он уже не мог. - С порывом ветра. – Странно, но теперь ее голос потерял большую часть враждебных ноток. Лана чему-то улыбнулась и повернулась к Фредди. – Нет, на самом деле я остановилась в этом же отеле, однако ключ перепутала вместе с этажом. – Она посмотрела на раскрытый от удивления рот музыканта и добавила: - Я вообще фигура ключевая. А Кошки всегда были моими союзниками. – Она, не оборачиваясь, безошибочно указала на чемоданы, где (холодок пробежал по спине) покоилась еще не распакованная коллекция нэцкэ. В том числе и приснопамятный КОТ. Фредди сжал в кулак свои эмоции, чего не сделал бы ни для одной из живущих на земле наглых девиц, и... промолчал.
- Ты – и в отеле? - А почему нет? Я могу делать, что хочу. Хочу - ночую в отеле, хочу – на улице. Под открытым небом даже лучше. Искры от костра вьются вверх. Ночные цветы пахнут сильно-сильно, стебли гибки и полны жизни и совсем не похожи на те, комнатные, со срезанным горлом. Хлеб следует подержать перед костром так, чтобы красноватый отблеск пламени стекал по нему словно мармелад, и лишь после есть. Звезды отражаются в зеркале пруда и если очень постараться, можно зачерпнуть их чайником. Тогда чай будет иметь чудесный золотистый оттенок. Потом добавляешь кипятку и разливаешь по чашкам. И чаинки кружатся в бешеном танце в такт движению звезд. И ветер рисует своими красками, меняя то, что создано неизменным. Нет, под открытым небом хорошо. – Лана подбросила сучьев в огонь. «Сучьев? В городе?».
- Почему же ты от всего этого отказалась? - Сейчас Фредди очень хочется видеть ее глаза, но Лана, как нарочно, отворачивается. - Я не сторож своим капризам. К тому же, если упавший ключ причинил столько хлопот, то пусть перепутанный ключ доставит удовольствие.
- Это тебя что ли? Едва ли тебя хватит мне надолго, дорогуша. Удовольствия, знаешь ли, приедаются, как и любая пища, - Меркьюри улыбнулся несколько натянуто: мысль, что в этой комнате будет нечто, подобное тому, что ему только что демонстрировали, приводила его в ужас. Лана отреагировала мгновенно.
- А кто сказал, что удовольствие получишь ты? - плотоядно ухмыльнулась Лана, вновь продемонстрировав впечатляющий набор клыков, едва-едва вписывающихся в рамки человеческих.
- Я слышал, что высшее удовольствие – это доставлять счастье другим. – Включаясь в игру, парировал Фредди.
- Не хочешь подать пример?
Эти её фразочки одновременно выводили его из себя и смешили! Но гнев был на 20 градусов холоднее, а смех на 40 % искреннее. А Лана вновь занялась «своим» делом, любимым, как показалось Фредди. Она творила. И сеть ее грез заставляла оживать строгий интерьер гостиницы. В темноте бродили странные тени, которые заставляли стулья расправлять уставшие плечи, столы выгибали спины, старинное антикварное трюмо кокетливо подмигивало в такт мерцанью камина. Потом все эти создания слились в один плотный комок, того же цвета, что и ее волосы, и с тихим шелестом исчезли в языках пламени. Комната вновь завибрировала под напором звуков грозы и рваной мелодии саксофона. Лана шевельнулась, устраиваясь удобней, и её глаза стали такими далёкими… Кажется, Она медитировала. Фредди с трудом расправил затекшие ноги. Сколько же времени провели они вместе, смотря на огонь? Словно по заказу, тихо скрипнув, растворилась дверь в спальню. Фредди перешагнул порог темной комнаты. Хотя здесь не было видно дальше собственного носа, но почему-то Меркьюри почувствовал себя спокойнее, чем в гостиной, залитой светом очага. Сегодня он так устал, что ему плевать было уже даже на все объяснения. Даже пресловутый смысл жизни, будучи преподнесенным ему на блюдечке, скорее всего остался бы ждать у двери до утра.
- В этом месте творятся странные вещи… - выдохнул он в темноту спальни.
- Например, мы с тобой тут творимся, - незамедлительно прозвучал ответ у него над ухом. Фредди вздрогнул и резко обернулся. Темнота и тишина. Только манят и зовут к себе шелковые простыни. Никого рядом нет. Он остановился в проеме дверей и заглянул в каминный зал, но Лана всё так же внимательно смотрела на огонь из-под опущенных ресниц, вот только… Ему показалась, что тонкая улыбка ловко прячется в уголках её рта.