...Изумительный запущенный японский сад. Халцедоновый туман почти скрывает древние, потрескавшиеся камни ограды. Ветер перебирает длинные ветви плакучей ивы как струны арфы.
Фредди сидит на холодной от росы траве и слушает тишину. Нет, не так. Он слушает ТИШИНУ. Над головою его склонились ветви яблони и на одной из них видно огромное спелое яблоко, сделавшее бы честь любому Ньютону. Он посматривает на него, но не трогается с места и не поднимает руки, чтобы сорвать его. Потом оправляет широкие рукава белого кимоно, так красиво контрастирующие с его смуглой кожей, и берет в руки лист тончайшей рисовой бумаги и кисточку для письма. Сейчас он должен написать хокку. И посвятить ее красоте этого места.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о розовой яблочной коже...

Внезапно его руки останавливаются на полпути, потому что бумага подпрыгивает на коленях. Фредди с досадой поправляет лист, но мелкая дрожь передается его рукам и кисточка оставляется на бумаге уродливые бесформенные пятна. Он оглядывается и только сейчас замечает, что мир вокруг него рушится. Трещины бегут по камням ограды, зловещий грохот барабанов уже разогнал халцедоновый туман и сейчас гнет к земле иву. Ритмичная вибрация сотрясает этот мир до основания, и он рушится на куски. Яблоко все-таки отрывается от ветки и летит вниз. Фредди что-то кричит и падает, падает, падает… Он подскочил на постели и резко сел. Взгляд Меркьюри обратился к стакану, в котором одиноко стояла алая роза. Вода в нём расходилась кругами… нэцкэ, оставленная вчера на столике медленно продвигалась к краю. Ближе, ближе.. ближе…. Недолгий полёт фигурки окончился на пушистом ковре.
Голову немедленно подняла паника - "Землетрясение!!!", но Фредди усилием воли подавил её в зародыше. «Это вам не Южная Калифорния». К собственному удивлению, он почти не испугался. Фредди склонил голову к плечу и попытался удержать мысли, со сна скачущие как пузырьки в стакане газировки. Через минуту он улыбнулся.
Всему причиной была громкая, а вернее ГРОМКАЯ музыка. Изоляция номера почти не пропускала звуки, только вот против «обаяния» низкочастотной вибрации не выстояла. Насколько он уже успел понять, подобную музыку в его номере осмелилось бы включить только одно существо. Он резким движением откинул простыню, и вышел из спальни. Немного побродил по огромному президентскому номеру, заранее подбирая слова и выражения для утреннего приветствия, чего никогда прежде не делал. Потом вздохнул: к общению с Ней нельзя быть готовым.
Наконец Фредди добрался до комнаты для гостей и резким движением распахнул дверь. При этом он постарался воспроизвести лицо, отмеченное праведным гневом на того, кто разбудил его. (По правде сказать, Меркьюри уже давно не ложился ТАК рано). И… так и остался стоять на пороге, убитый «выстрелами» стереосистемы, ошеломлённый громкими звуками техно-музыки, которую и за музыку-то считать сложно: так, сплошные ударные. «Такое было бы только Тейлору по душе». В комнате находилась Лана. Фредди не был уверен, но, кажется, то, что она делала, называлось спортивными упражнениями. Для любой другой это было бы естественно и нормально, но для рыжей бестии слово «обычно» не подходило. Она двигалась так, словно привыкла жить в трех измерениях: как птица или рыба, скользила так, словно здесь нет ни притяжения, ни воздуха. Вместо привычного спортивного трико ее гибкую фигуру обволакивало нечто сиреневое и бесформенно-свободное, какая-то дикая помесь кимоно, пончо и плаща. И хотя большинство движений едва ли на сантиметр продвигали ее вперед, благодаря диковинному наряду казалось, что Лана появляется одновременно в нескольких местах: так далеко разлетались полы одеяния. Фредди улыбнулся: цвет шел ей необычайно, создавая потрясающий контраст с рыжими волосами и белоснежной кожей. Она обернулась на секунду, и Меркьюри увидел, что глаза ее закрыты, что дыхание нисколечко не сбилось, что ни одна капля пота не выступила на лбу. И глядя на хищные скупые движения, Черная Королева вдруг отчетливо понял, что романтически окрашенный вечер остался позади. Эта, новая, танцующая Лана имела очень мало общего с той.
Смена ритма отвлекла его от этих печально-смущенных мыслей. Лана уже заканчивала тренировку, музыка стала более медленной и успокаивающей, девушка плавилась как масло в этих медленных звуках. На глазах у Фредди рождалась новая личность, новая маска для нового дня. Он наяву чувствовал, как заново отливаются ее кости, жилы, как наполняются кровью вены, как становится постоянным цвет вечно изменчивых глаз. И все – только на один день. Давешний ужас холодком тронул сердце: «Кто же она такая?». Фредди всё так же, не отрываясь, смотрел на неё, пытаясь понять, ощутить, увидеть внутренними глазами которые у людей всего вернее. Нарочито медленные движения кажутся такими простыми, однако они исполнены напряжённо-сосредоточенной энергии. Лицо – бесстрастное, её взгляд обращен внутрь себя. Музыка вновь изменилась: это уже было не совсем музыкой - так, громкий шум прибоя, ветра и прекрасная грустная мелодия рояля. Кажется, он отвлекся. Лана выполнила последнее танцевальное па и только здесь соблаговолила заметить его.
- Доброе утро, мой сахарный. Хотя помнится, кое-кто считает, что утро добрым не бывает, – в конце фразы вместо точки виднелся зубастый оскал. Кажется, шоу продолжалось. Фредди открыл рот, но рыжая была не из тех, что дожидается ответа: она нагнулась, подняла с полу меч и походкой кошки, только что отобедавшей канарейкой направилась в ванну. Резко и требовательно хлопнула дверь.
Первые несколько минут Фредди пытался придумать достойный ответ, но в этом не преуспел. Он задумчиво посмотрел вслед девушке: после нее в воздухе чудился некий тонкий аромат, словно линия от трассирующего снаряда. А потом до Меркьюри дошло. «Она... собирается... занять... мою... ванную... в... МОЕМ... номере». Выбор эмоций был, в общем-то, небогатый: можно рассердиться, а можно было засмеяться. Первое, как было выяснено на личном опыте, результата не давало. Второе - булькающий, злобный смешок – становилось как-то очень уж частым состоянием. Внезапно электрической искрой сверкнула идея: не полениться пройти пару метров по коридору и упросить рыжую бестию принять ванну вместе. Не то, чтобы у музыканта еще оставались какие-то иллюзии насчет порчи чужой репутации... Просто человек в ванной по-особому беззащитен. У него уже не остается карманов, куда можно спрятать удостоверение личности, глаза беззащитны перед светом лампочек в голубоватых плафонах. И когда полированная поверхность кафеля вдруг отражает маленькую голую букашку, любому становится не по себе. Короче, дело того стоило.
Мягкие ковры скрадывали шаги, когда лидер группы “Queen”, пугаясь каждого скрипа, осторожно переставляя ноги, с опаской приближался к двери ванной. По какой-то странной иронии судьбы она была выкрашена зеленой краской – как в рассказе Уэллса, сочтенном скучным и отложенном в сторону. Но теперь реальность вокруг Меркьюри как-то резко истончала, и зачатки образования стали выглядывать сквозь эти прорехи.
Он постучал костяшками пальцев:
- Могу я тебя потревожить, дорогуша?
- Ты меня не тревожишь, и тревожить не будешь, – немедленно последовал ответ. Фредди открыл дверь. Лана пренебрегла огромной ванной, а вместе с ней и какими-либо занавесками и ширмами. Так что ничто не препятствовало созерцанию Меркьюри. ...Когда-то очень давно он видел картину «Рождение Афродиты». Автор был итальянец со сложным именем с огромным количеством слогов. Этот художник написал свою Афродиту, подарив ей прекрасное женское лицо, так современно выглядевшее даже сегодня. И сейчас «Афродита» встала как живая. Возможно потому, что оригинал, с которого она писалась, находился прямо в поле зрения. Тяжелые клубы ароматного пара пахли жасмином, свежестью и чем-то ещё, бесконечно знакомым, но прочно забытым. В самом эпицентре молочного тумана лёгкими штрихами прорисовывалась женская фигура. Белая, белая кожа... Мокрые волосы цвета меди змеями обвились вокруг тела... Ни ослепляющей красоты, ни женственной нежности... «Вот я какая!». Ничего, на что можно было бы молиться или чего следовало бы страшиться. Было только – «Вот я какая!». Принятие жизни такой, какова она есть и знание собственной глубинной сущности. «Вот я какая!». Фредди вдруг резко пожалел, что пришел. Он открыл кран, намочил руки и повозил мокрыми ладонями по лицу. Внезапно в голове его возникла одна совершенно сумасбродная, но очень привязчивая мысль.
Меркьюри подошел поближе. «Интересно, она холодной водой или горячей моется?». О, это многое могло сказать о человеке! Фредди знал магию горячей воды: она расслабляла тело, превращая его в безвольную губку, разнеживала, убаюкивала, а если человек решался противостоять навеваемой ею дремоте, немедленно награждала сильнейшей головной болью.
Холодная вода действовала иначе. После соприкосновения с нею Фредди ощущал себя тугим упругим сгустком мышц, готовым как мяч из пузыря, отскакивать от стен. Кожу кололо и жгло, пульс становился просто безумным, и хотелось двигаться, драться, счастливым молодым щенком бросаться на прохожих.
Фредди осторожно подставил кончики пальцев под брызги. Вода была ....(какая? Теоретически – горячая, но кто ее знает!).
- Мой сахарный, ты знаешь, в чем разница между джентльменом и настоящим джентльменом? – раздался откуда-то сверху насмешливый голос.
- Нет, - очень осторожно ответил Меркьюри.
- Так вот, запиши для памяти. Джентльмен открывает дверь ванной, видит голую девушку и, вскрикнув – «Извините!» захлопывает дверь. Настоящий джентльмен открывает дверь ванной, видит голую девушку, долго, с удовольствием ее разглядывает и медленно закрывает дверь.
- Ну и что?
- А то... Я стою здесь на сквозняке и жду комплимента уже полные десять минут. Между прочим, дверь можно было бы и закрыть. Или мне самой этим замяться?
Фредди поднял голову и с минуту смотрел на фигуру в окружении голубоватых брызг. Вблизи рыжая как-то утратила воздушную легкость воплощенной мечты, стала зримей, плотнее. И опасней. Музыкант только сейчас вспомнил, что Лана выше его. Еще минуту он усиленно напрягал еще сонные мозги, но был вынужден расписаться в своем полном бессилии. Потом вдруг открыл рот и не то прошептал, не то подумал: «ЕЕ Фигура носила явные следы бесконечных тренировок, которые начались еще до рождения: непросто сформировать из человеческого тела такого стремительного тонкокостного хищника» – Слова были похожи на цитату. Словно кто-то мудрый и осторожный вложил их в голову Меркьюри. Он тряхнул головой, отказываясь от авторства мысли.
Сквозь пар и брызги проявились тонкое девичье лицо:
- Знаешь, все вещи, что тебя окружают, перенимают твой характер. - Это как? Они красивы и сводят с ума? - Нет, они полные эгоисты. Твой душ на последнем издыхании. Такой же мертвый, как и твоя душа. – Она хихикнула. – Мертвый душ. - Она потянула за затычку и Фредди показалось, что вместе с потоками воды ускользают остатки его самоуважения.
Лана перешагнула через бортик душевой кабинки. Невесть откуда на ней появилось полотенце, такое же золотисто-рыжее, как ее волосы, но Фредди уже не был способен на психоанализ рисунка. Он решил оставить это на совести Ланы.
- Ну и как же ты справилась? Или ты сантехник-любитель? – иногда цинизм – единственное средство для спасения утопающего самомнения. Лана пожала плечами:
- Немного поболтала с ним, и он сдался. Изменение реальности по своему вкусу – начало начал человеческого бытия. Музыкант, ты должен знать как это бывает – в стихах все сбывается.
И она запела. Голос, неожиданно низкий, вибрирующий, волнами растекался по ванной комнате, и эмалевые стены подрагивали от звуков. Слова были не те, какие можно безнаказанно петь без музыки, на бумаге они сразу рассыпались бы как карточный домик и не потянули бы даже на лимерик. Но Лане было плевать на это.

Как бежит поток,
Как шумит вода,
Пусть уходит боль
Навсегда, навсегда, навсегда...

Фредди утер со лба пот. Кажется, все соки его тела пришли в движение от этой немудреной песенки-заклинания. Но потом он вспомнил вчерашний вечер, комнату в полутьме и... Да! Гитара, нарисованная на обоях! Уж это-то он умеет! Подняла голову уже было совсем уснувшая гордость. И все время, пока босые пятки шлепали по коридору впереди него, он смаковал, как он скажет ей: «Я тоже кое-что могу. Хочешь, сыграю тебе?».
- Валяй. Музыка всего лишь наименее неприятный из шумов, – она даже не обернулась. Очевидно, на свете были более важные вещи. Например, придерживание махрового полотенца.
Фредди медленно сжал и разжал кулаки:
- У меня уже шесть альбомов!
- По рисованию, что ли? - они уже достигли гостиной. На кресле в алфавитном порядке (брюки – сверху, топ - внизу, туфли на полу) покоилась ее одежда. Красная. Та самая, в которой она была в ресторане. Фредди почему-то не мог вспомнить, когда это было. 10 дней? 2 недели назад? месяц? Год?
Он потер ладонью лоб, но продолжал тайком наблюдать за ней. Хотелось бы все-таки увидеть ее слабость. А голый человек слаб неотвратимо и уверенно.
Вот она бросила полотенце на пол. Оно упало и случайно ли так получилось, но развернулось махровое полотнище во всю ширину. Меркьюри открыл рот и даже забыл про свои шпионские штучки. Ибо на полотенце во всю ширину его красовалась Лана. Нет, теоретически Фредди знал, что можно перенести свое изображение на любой предмет. Почему же это так удивило его? Может, виноваты были янтарные крылья, тень от которых скрадывала подробности фигуры? Или диковинный пейзаж за правым плечом? Или какая-то очень уж живая улыбка рыжей? Особый наклон головы, при котором видны напряженные мускулы шеи, так, что, кажется, сейчас распрямятся плечи, и спокойная маска лица пойдет трещинами? Фредди, не отдавая себе отчета, стоял уже на коленях, напряженно вглядываясь в изображение.
- Нравиться? – голос был какой-то... сочувственный. Фредди обернулся и увидел Лану сидящей в кресле. В одежде. Момент был явно упущен. Чтобы привести в порядок мысли, он попытался отключиться и окинул ее профессиональным взглядом. Наблюдательность Черной Королевы всегда была на высоте – музыкант да еще и дизайнер. Теперь же он схватился за свой титул «Мистер Стиль» как за последнюю соломинку.
Да, одежда была точно та самая. Красный топ с косыми штрихами черного: не то молния, не то шипы. Красные раскритикованные брюки. Рубиновые колечки серег – должно быть, единственное чему позволялось касаться ее плоти и ущемлять ее права. Красное на черном. Красиво.
- У тебя, что все одежда одинаковая, или ты никогда не переодеваешься?
- Вчера я слишком долго смотрела на огонь. – Лана посмотрела на него этим своим взглядом: бездонным, глубоким, не моргающим. Он в замешательстве пытался определить цвет глаз и не мог: ярко-синяя глубина прорезана зелёными иглами, лучами расходящимися от зрачка. – А может, это ваше настроение все время заставляет меня выбирать этот цвет. Так что это ты мне должен объяснить, почему рядом с тобой я всё время испытываю потребность убить одну надоедливую звезду?! – она рассмеялась и великолепным грациозным прыжком вскочила с кресла. Сегодня Лана была совсем другая, совсем другая. Клокочущий, бурлящий огонь рвался из нее наружу, алыми брызгами осыпая всех окружающих. Она явно хотела действия и окружавшая обстановка старалась как-то податься назад, чтобы очисть место ее резким движениям. Да, она и вправду вчера слишком долго смотрела на пламя.
Танцующим шагам она измерила узкий коврик прихожей, вернулась, пригласила на танго узкий антикварный стул, и вертя это громоздкое сооружение вокруг его ножки, выполнила несколько па. Потом она скользнула в спальню Фредди и, судя по звукам, небезуспешно использовала подушки в качестве боксерской груши. Дикие звуки вокализа донеслись до него. Это было очень похоже на боевой клич Зены, королевы воинов. Потом звякнул шпингалет окна и несколько перышек («Наверное, моим подушкам конец»), подхваченные ветерком вылетели за порог спальни. Потом по какому-то странному капризу природы, они, долетев до пола, стали подниматься вверх. Словно пленку отматывали назад. Фредди покачал головой. Он даже боялся представлять, ЧТО творится у него в спальне. Раньше Черная Королева с удовольствием присоединился бы к этому буйству жизни. К тому же утренняя дрессировка реальности не имела зловещего оттенка вчерашней ночи. Волшебство было мягким и ненавязчивым.
Но он не имел ни сил, ни желания успокаивать живой шторм. Меркьюри присел на узкий модный диван. Использовать же ТО кресло его не заставила бы никакая сила в мире. Его взгляд упал на журнальный столик и музыкант недовольно поморщился. На столе лежали письма. От фанатов. Их было необычно мало: видимо, не все согласились с высокими расценками младшего портье. Этот изумительный малый активно пользовался пребыванием Фредди в отеле и брался доставлять письма поклонников в номер, но за определенную плату. Тариф был довольно высок: 500 долларов за одно письмо. Впрочем, опасность была велика: один единственный листок бумаги, начинавшийся со слов «Милый, милый Фредди!», мог стоить портье работы и репутации.
Из спальни донесся подозрительный звон: такие звуки могла издавать только хрустальная люстра, если ее задеть чем-нибудь. Фредди вздохнул еще раз. И взялся перебирать письма, чтобы занять себя.
Иной раз попадались любопытные экземпляры. Однажды какая-то фанатка, желая привлечь его внимание, сообщила, что пошлет ему ровно десять писем: она сфотографировалась голой и разрезала фотографию на десять частей. Помнится, Фредди послал ей свою фотографию с автографом, правда, извинился, что он на фотографии в одежде. Еще одна женщина писала: «Я ненавижу вашу группу и готова сорвать все плакаты, которыми моя дочь увесила нашу гостиную. Но я влюблена в ваш голос. Я хотела бы иметь ребенка от этого тембра».
Увы, на сей раз ничего интересного не было. Исчерченные сердечками конверты, где едва нашлось место для марки. Отпечатки накрашенных губ. Запах надушенных страниц, иной раз довольно сильный. Розовая писчая бумага. Особенно почему-то вызвало раздражение одно письмо. Неизвестная девчонка, подписавшаяся Мисс Любовь, пылко и страстно признавалась ему в любви. «Вы идеальный мужчина... по вечерам я думаю о вас, ложась в постель... ваши черные глаза, глядящие на меня со стен моего дома, прожигают меня насквозь... я готова быть вашей навсегда... навеки... я люблю вас... ваши песни... люблю... люблю... люблю». Фредди брезгливо отодвинул листок: он терпеть не мог таких писем. Если природа не наделила тебя достаточным умом, будь любезен держать рот закрытым. Лучше помалкивать и казаться дураком, чем заговорить и развеять последние сомнения. «Надо попросить менеджера все-таки уволить этого мерзавца портье. Хотя у него симпатичная мордашка».
- Что-то интересное? – рыжая коса змеей сползла сверху ему на плечо. Удивительно, но в волосах не было ни пушинки из анатомированных подушек.
- Нет. Очередная глупенькая девочка вообразила меня мужчиной своей мечты. Вон, посмотри, - Фредди показал письмо не без некой тайной гордости: все-таки не всякому человеку пишут поклонники со всех концов света.
Лана взяла, подержала в руке. Потом, отставив бумажку подальше, стала всматриваться в мелкие буковки как близорукий человек. Поднесла поближе, к самым глазам как близорукая. Опустила руку. Письмо, удивительно точно скользнув в воздухе, приземлилось на столик.
- А ты читал его?
- Ну конечно. Я же говорю: ничего интересного.
- Нет, ты не все читаешь. Посмотри между строк, – и она протянула свою белую, словно из снега спрессованную руку и положила длинные пальцы на бумагу. Потом резко дернула вниз, прочерчивая длинные полосы, словно срывая тонкую непрочную ткань реальности. Сквозь прорехи видны были огненные, постепенно гаснущие буквы. Дунула, демонстративно сдувая бумажную шелуху, и сунула ему в руки. Теперь на листе проступили новые строчки. Фредди начал читать и с первых же строк холодные мурашки побежали по спине.

...Я ведь даже не знаю, люблю ли его. Вот он сидит - темноволосый, кареглазый, чернобровый - совсем чужой человек по сути и кто-то внушает мне, что я должна его любить. Почему? Ещё два месяца назад я не знала о нём. А сейчас.. Я сказала бы ему "да", я поехала бы с ним, я отдавалась бы ему, в конце концов - я обязана его любить! Я не могу его не любить, я сделала шаг - вот только где они, где эти явные ощущения, эти чёткие образы, эти верные импульсы любви? Неужели сумятица в мыслях - это и есть они? Я слышала, я читала где-то: сумятица бывает, неуверенность ещё, неконкретность - но я не хочу сумятицы, я хочу ясности. Если чувство это действительно дало во мне ростки, я хочу ощущать его сильным и всеобъемлющим. Но ничего этого нет: Может быть оно приходит не сразу, может быть оно медленно и кропотливо вызревает. Но тогда где магия первого момента, где водоворот первого взгляда? При первом, впрочем, было что-то: и магия, и водоворот. Были и во втором они, и в третьем, возможно, бывают и сейчас - но существование их словно скрыто за пеленой, словно не сами собой рождаются они, а я позволяю им рождаться, я позволяю им проявляться из ниоткуда. Это словно игра, и я чувствую, что в любой момент могу прекратить её, но ведь так не должно быть...
Фредди опустил ставшие неожиданно тяжелыми руки.
- Хорошо пишешь, – дрогнувшими губами сказал Меркьюри. – Может, и меня научишь писать песни?
- Может, и научу, – произнес насмешливый голос.
Он еще с минуту сидел неподвижно, в ужасе глядя на письмо, словно написанное им самим в минуту откровенности. А потом резко и требовательно хлопнуло... Дверь? Нет, окно. Окно гостиной. Ворвавшийся сквозняк в минуту разметал письма по комнате. Белые лепестки лежали повсюду... И когда Фредди собрал их все с пола, разумеется, ТОГО письма среди них не было.